Том 1. Момент истины - Страница 201

201

Суть дела здесь даже не в том, имитация это или не имитация, стилизация это или не стилизация, парадоксальная суть происходящего в том, что литературные критики публично и, повторяю, безапелляционно высказываются в данном случае о том, что находится за пределами их компетенции и понимания.

Сообщаю Вам также, что неточность в документе (если бы она и была) не может служить основанием для заключения о его «выдуманности». Работая в военных архивах, я даже не десятки, а сотни раз встречался с удивительнейшими неточностями и накладками. Своими глазами я видел, например, книгу погребения стрелкового полка, где датой гибели сорока семи военнослужащих указано... 31 февраля 1942 года. Но это подлинный документ, и, отвечая сыну одного из сорока семи, сотрудники архива указали датой гибели его отца 31 февраля 1942 года, в скобках оговорив: «Так в документе». Неточности и накладки встречаются не только в документах полков и дивизий, но даже в документах корпусов и армий, и в этом нет ничего удивительного: документы эти писались в боевой, экстремальной, как теперь принято говорить, обстановке, они исполнялись людьми, которые иногда неделями, а то и месяцами спали по 3-4 часа в сутки.

Единственно же, что сочинено мною в документах романа, — это восклицательный знак после литеров, указывающих степень срочности («Срочно!», «Весьма срочно!», «Чрезвычайно срочно!»). После этих литеров в войну восклицательные знаки не ставились, я знал это, но для выразительности счел необходимым их поставить. Я убежден, что как автор художественного произведения имею право на подобный вымысел. Замечу, что документалисты позволяют себе большее. Я у пяти, например, авторов встречал упоминание о грифе «Хранить вечно!», якобы имевшемся на делах, которые они держали в руках; вышли даже книги, для которых этот гриф взят как название. Однако в советских военных архивах такого грифа никогда не было и нет, а есть несравненно менее красивый и менее эффектный, но вполне реальный гриф «Хранить постоянно», кстати, пишется он без восклицательного знака.

За три с лишним года, прошедших после опубликования романа, мною были получены десятки читательских писем, содержащих ошибочные замечания. Например, четырнадцати участникам войны я был вынужден сообщить, что, как они справедливо замечают, Брянского фронта в 1944 году действительно не было, но если они раскроют книгу еще раз, они могут убедиться, что 94-я глава, где единственно в романе упоминается Брянский фронт, называется: «Ориентировки 1943 года по розыску Мищенко».

К ошибочным замечаниям читателей автор должен относиться как врач к ошибочным ощущениям больного: необходимо спокойно и аргументированно разъяснить читателю его ошибку. Потому что чтение художественной литературы для читателя не является работой; оно может быть познанием, а может быть и развлечением или времяпрепровождением. Читатель имеет право на невнимательность и ошибку, он может читать книгу в электричке или в автобусе, может читать ее по диагонали или через страницы. Это личное дело читателя, его право.

У литературного же! у критика такого права нет. Для критика так же, как и для каждого автора, законом должно быть: «Семь раз проверь, а потом напиши! Семь раз проверь, а потом выскажись!».

По моему убеждению, которому я неуклонно следую, автор может писать только о том, что он знает досконально («Я это знаю лучше всех на свете, живых и мертвых, знаю только я»). Точно так же и литературный критик может высказываться только о том, в чем он компетентен. Если же произведение написано на сугубо специфическом, незнакомом критику материале, он может высказываться о литературных недостатках или достоинствах, об идейной направленности, но у него нет права публично рассуждать о том, о чем он не имеет представления.

Я решил ответить Вам, Эмиль Владимирович, открытым письмом как потому, что вопросы, в нем затронутые, касаются не только Ваших высказываний и моего романа, так и потому, что безответственность и безнаказанность развращают.

Жму руку. В. Богомолов

Из переписки с читателями

Э.Ф. Кузнецова — В.О. Богомолову

Уважаемый Владимир Осипович!

Спасибо за прекрасную книгу. Спасибо не только от меня, но и от многих читателей, которые, возвращая книгу (я работаю библиотекарем в научно-технической библиотеке Ленинградского электротехнического института им. проф. Бонч-Бруевича), обрушивали на меня поток своих впечатлений.

Мы, библиотекари, всегда первыми узнаем о книге главное — полюбили ее читатели или нет. В нашем фонде всего несколько экземпляров журналов и всего одна книга: в библиотеке ажиотаж, Ваш роман нарасхват. Читают и студенты, и преподаватели, и рабочие, и даже старушки-пенсионерки. Номера журналов передают из рук в руки, обертывают в бумагу, берегут. А книгу ребята читают вслух, в группах, по очереди.

... Вашу книгу очень полюбили, но почему? О войне написано много замечательных книг, но Ваша какая-то особенная — мужественная, правдивая.

Умница Алехин, великолепный Таманцев, такой понятный и близкий (со всеми его родственниками) Блинов.

...И даже люди, которые появляются в книге ненадолго, врезаются в память (Поляков, председатель колхоза с мальчиком, портной). Ваша книга вызывает чувство гордости за наших людей — таких понятных, близких и без всякой показухи прекрасных. Вероятно, Вы были участником войны. Ребятам кажется, что Блинов — в какой-то степени образ биографический. Так ли это?

Напишите нам — всего две-три строчки о себе. Какой это был бы для нас праздник! Было бы так хорошо! Ваше письмо обязательно прочту всем на конференции.

201